|
23.03.2005 00:00
В поликлинике МВД царил привычный первозданный
хаос. Вокруг гипсовых скульптур Венеры и иже с ней однотипных персонажей
с веслами и отломанными руками циркулировали бомжи с пестрыми зонтами
и цифровыми фотоаппаратами. Тут же, отчеканивая шаг, с песнями маршировал
взвод юных суворовцев. В патриотическом порыве он едва не растоптал
мамулю с доисторической детской коляской, в которой похрапывал недоношенный
Лобачевский. Легкий ветерок телепал кумачовый плакат, многозначительно
гласивший о корреляции здоровья с первым мая. Завхоз Разбухайлов
и очкастый ординатор Мягкостулов с шизофреническим удовольствием
барражировали в толпе бомжей с доской почета. С оной глядели
насупленные портреты дерматологов и других мастеров гуманитарной
патологии. Три бойкие уборщицы-практикантки с энтузиазмом соскребали
с пола первое культурно-историческое наслоение, но им постоянно
мешали монотонно шныряющие суворовцы. Одна из практиканток назойливо
пыталась ущипнуть за наспех обритую ягодицу руководившего суворовцами
офицера, а он незаметно наносил ответные удары в аналогичное место
практикантки. Солнце было в зените, что для Петербурга большая редкость.
Вдруг на простор токсикологии вышли пятеро в
черных костюмах: Елецкий, Сурин, Чекалинский, а следом за ними Томский
и некий господин, в отдельных деталях отличающийся от черной компании.
Он был слегка помят и источал запах пота, чего нельзя было сказать
об остальных. Мятого звали Герман. Он служил в КГБ, но был трижды
куплен местным наркодилером и гомосексуалистом Томским за пять рублей
и четырежды мафией Зимбабве за жбан цикломеновой горилки. С тех
пор Герман ради свой страсти примкнуть к обществу анонимных распространителей
«Гербалайфа» и с гордостью носить значок с таинственной надписью
«Хочешь похудеть, спроси меня» не гнушался ни чем. Однако сегодня
Герман был мрачнее собственной пятки, которую он не мыл уже вторую
неделю.
– Что с тобой, друг Герман? – томно спросил Томский.
– А ничего... – грубо ответил Герман. – А не
пошл бы ты... – тут он задумался, что он находится в относительно
культурном обществе и продолжение фразы сформулировал, вспомнив
все, что он знал по-английски. – Фак ю.
Томский не был знатоком иностранных языков, да
и родной русский он знал на три с минусом, причем минус стоял впереди
тройки, и поэтому он обратился за переводом к Чекалинскому – следующему
персонажу из числа людей в черном.
– Послушайте, друг Чекалинский, что это с нашим
другом Германом?
Чекалинский был вообще необразован, но богат.
Так что денег хватало, чтобы обзавестись джентльменским набором
типичного геронтологоа-самоучки и нанять прачку для утюжки хлястиков
сандалий и в торжественных случаях наматывания чалмы на небритую
лысину. Из пристойных слов, что знал Чекалинский, было лишь слово
«пузырь», да и то в значении «емкость со спиртосодержащей жидкостью».
Дабы не смущать маргиналов и эротоманов, все реплики Чекалинского
вырезаны цензурой.
– ... – мягко выразился Чекалинский в ответ на
вопрос Томского из чего стало понятно, что Герман влюблен в даму
из общества, куда он так стремился.
Сурин, продавец недвижимости и эскимо, молчал
и слушал. Лишь изредка мычал в знак согласия или несогласия с сотоварищами.
– Му, – с сочувствием согласился Сурин.
– А я женюсь на знатной телке. – Поддержал тему
Елецкий – питерский парапитекствующий аристократ. Три раза в неделю
он отличался относительно хорошими манерами – по понедельникам,
средам и пятницам. В остальные дни он занимался хип-хопом и пил
воду из унитаза.
После слов «женюсь» у Германа зачесалась вторая
пятка, которую он не мыл три недели, и браунинг, что был заткнут
за пояс, провалился в трусы.
В это время, растолкав суворовцев, к пятерке
джентльменов протиснулись две дамы. Одна была в потертых джинсах
и старом бальном платье с дырами. Это одеяние по замыслу дамы олицетворяло
извечную борьбу отцов и детей, а в данном случае – внучки и бабушки,
которой была вторая дама. Бабушка выглядела гораздо моложе своих
ста тридцати лет и отличалась богатырским здоровьем, мистическим
подергиванием левого глаза, сколиозом и эмболией легочной артерии.
Все это безобразие прикрывала огромных размеров шуба из ворса помазка
Наполеона.
В молодой даме Герман узнал предмет своей тайной
страсти.
В это время Елецкий засуетился, чуть было не
забыл, что сегодня нужно соблюдать правила хорошего тона, и с заикающимся
восторгом выпалил:
– Это моя телка... э..., извините, невеста Лиза
и ее бабушка Графиня, просто Графиня.
Внутри Германа взыграло все: страсти, мысли,
проглоченный намедни огурец и браунинг. Холодный пот проступил сквозь
кожу лба и подмышек, от чего зловоние многократно усилилось и было
ощутимо на расстоянии присутствия дам. Обе из них на это отреагировали
по-своему. Лиза сразу же почувствовала, что готова ради него отказаться
от своего хип-хопера и джинсов, а Графиня заморгала с удвоенной
частотой. Что-то ей подсказывало, не к добру это, и подкрутила подачу
кислорода в баллоне, вмонтированным на место правой груди, по ошибке
удаленной еще в шестидесятых годах прошлого века в одной из городских
больниц, куда она обратилась по поводу прободения желудка.
–...пузырь... – немногословно промурлыкал Чекалинский
и с трудом вытащил из внутреннего кармана пиджака сопротивлявшуюся
бутылку «камю». –...
Люди в черном согласились, а дамы по-джентельменски
затерялись в толпе бомжей и пьяного завхоза Разбухайлова. Честь
по чести в хмельной беседе Томский рассказал занятную историю про
бабушку Графиню. Вот его рассказ.
«Послушай друг, Герман.. Ну, и вы господа, тоже
слушайте. Было это давным-давно, когда бабушка еще была молодой,
а вместо кислородного баллона у нее была грудь. Мне, конечно, это
побара... э.. индифферентно, но на большинство мужиков это имело
очень сильное влияние. Она ка-а-к прыгнет... и все. Туши свет. Ну,
в общем, приехала она в Париж и спустила там в казино все свои деньги.
Расстроилась, бедняжка, но переживала не долго. Заприметила она
одного карточного шулера и под ее пытками он выложил ей тайну вечного
выигрыша. Сказал шулер, что открыть тайну трех карт ты можешь лишь
троим: Буратино, Чебурашке и... А впрочем, третий тебя найдет сам,
но за это он тебя убьет. С тех пор Графиня богата и вечно молода,
но очень подозрительна. Ведь первых двух она уже осчастливила, и
теперь они лечатся. Пришла очередь третьего. Вот так. Занятно, не
правда ли?»
Прослушав эту историю, у Германа потек чердак.
«Танцуют все!» – благим матом проверещал командир суворовцев – и
закружилось... Герман разыскал Лизу и ее чердак тоже потек.
На следующий день Лиза решила устроить у себя
дома девичник, но так как знакомых в этом городе у нее не было,
а напротив в доме висел красный фонарь, то, не долго думая, она
позвала сотрудниц этого дома к себе в гости. Они оказались весьма
интеллигентными: каждая знала по-немецки «Das ist fantastisch» и
умела пользоваться биде.
Дом, где жила Лиза с бабушкой, был большим, но
сильно запущенным. Они там жили только, когда возвращались из экспедиций
по тундре и из Парижа, а было это редко. Обои давно отклеились,
в некоторых местах проступала дранка, но тараканов не было, они
боялись холода и манной каши, которой питалась Графиня. Но клопы
изредка пересекали траектории жильцов, чем наводили на них гнев
дикого леопарда. В такие моменты начиналась великая охота. У Графини
под креслом лежал ящик с наступательными гранатами, и как только
паразит оказывался в зоне бомбометания, он тут же оказывался забросанным
парой гранат. Больше бросить не получалось, потому что после первого
взрыва отключалась Графиня, а после второго Лиза. В бессознательном
состоянии они находились обычно пару часов. Первой приходила в себя
Лиза, и она уже откачивала Графиню. В этом деле Лиза могла состязаться
с лучшими реанематологами Петербурга и окрестности. В общем, после
того как все оказывались в относительно сознательном состоянии в
стенах дома оставались дыры, в которые иногда заходили коты и президенты
соседних стран. В день вечеринки для большего уюта и возможного
расколбаса, дыры пришлось завалить камнями, подорвав смежные стены.
К счастью Лизы пианино существенно не пострадало, порвало лишь пять
струн и в правой части застрял подсвечник, сделав звуки второй октавы
похожими глас Ленина, просящего эфтоназии.
Девичник был в разгаре. Среди оглашенных оказалась
давняя подруга Лизы Полина, которая от счастья встречи стала плясать
на столе танец маленьких поросят. Нашлись и те, кто сумел овладеть
пианино, сыграв в честь Лизы лезгинку, плавно переходящую в «Мой
милый пастушок», а затем «Я буду вместо, вместо нее, твоя невеста,
честная ё». Балдеж, пляс, джин, квас, ананас. Дом ходуном, дым столбом,
и я там был, мед пиво пил...
В стену стали стучаться. «Неужели соседи» – подумала
Лиза, но соседей не было в помине, да и от взрывов они бы не уцелели,
но стук продолжался. Потом зашевелились камни. Одна из гостей в
квинтэссенции возбуждения каблуком попала в розетку и от этого погас
свет. Стало жутко. Камни продолжали движение. Появилась рука. Серая
от пыли. Волосатая конечность оказалась столь жуткой, что вызвала
неадекватную вибрацию воздуха, порождаемую хором женских глоток.
За рукой показался пыльный Герман. Уф. Все синхронно вздохнули с
облегчением, а некоторые побежали в то, что осталось от дамской
комнаты, чтобы воспользоваться интеллигентными навыками. Затишье
продолжалось не долго. Стук возобновился. И тут Лизу осенило и она
в ужасе заорала:
– Бабушка возвращается из солярия, спасайся кто
может!
Дамы и Герман пустились врассыпную, подминая
оставшихся в живых клопов.
Через пару дней у владельца модного салона «Приколи
– носи» состоялся журфикс, в программе которого предполагалось битье
посуды, танцы, поедание эклеров и выбрасывание стульев из окон,
что и состоялось с большим перевыполнением плана. Попутно напились
Чекалинский и Елецкий. Первый по привычке, второй – с горя. Все
наблюдали за Лизой и Германом, которые считали, что их никто не
видит. В этом заблуждении Лиза рассказала о ловле бабочек с помощью
кримпленовых панталонов и вручила Герману ломик от комнаты Графини,
чтобы тот смог проконсультироваться с ней в теории пигментации тушканчиков,
на которых Герману было начихать с высот Гималаев, а после побыть
с ней наедине. Но шанс стать следующим после Чебурашки обладателем
тайны трех карт сам летел ему в руки и он с вожделением спрятал
ломик за пазухой и убежал к себе в коммуналку ждать назначенного
часа.
 Время пролетело быстро, как напильник после нереста,
и Герман уже ломился в спальню Графини. Заветный ломик крошил стену
как орешки и вскоре Герман оказался в пыльных покоях Графини, которая
сладко спала. Ее храп резонировал в подвешенной над кроватью кружке
Эсмарха и от этого становился похож на рычание бешенного Микки Мауса.
В это время в спальню из дыры от гранатного взрыва вошли суворовцы,
которые не смотря на свое нетрезвое состояние, шагали в ногу по
периметру спальни. Пьяный офицер трубно проорал «Рота, подъем!»,
но вместо роты поднялась Графиня. Она была очень удивлена появлением
Германа в столь неурочное время.
– Сударь, че тут делаешь? – вежливо спросила
Графиня.
– Я, я... Не подскажете, где тут библиотека?
– Какая библиотека в три часа ночи?
– Да, мадам, действительно. Видите ли, не подскажет
ли любезная, многоуважаемая графиня секрет трех карт?
– Карт-фигарт, не видишь, сударь, мы спать изволим,
так что вали от сюда, сученок конопатый, – произнесла Графиня со
снисходительным пренебрежением.
Герман почувствовал, что путем переговоров тайны
не выведать и решил применить угрозу оружием. Он засунул руку в
свои трусы, пытаясь нащупать недавно завалившийся туда браунинг.
– Ты, голубчик, сексуальный маньяк! – с оживлением
произнесла Графиня и попыталась привстать с кровати, но Герман,
не ожидая такого развития событий надавил указательным пальцем на
спусковой крючок браунинга, который еще находился в уже привычном
для Германа месте. Раздался выстрел. Пуля полетела вниз, прострелив
все слои год не стиранной одежды, продырявила пол, под которым находился
винный погреб, и разбила горлышко бутылки с круто забродившим шампанским.
Цепная реакция, трах-барабах-бац... Взрыв разнес всю спальню Графини,
размазав последнюю по тому, что осталось от стен. Герман стоял ошеломленный
в медленно оседающей пыли.
– Ой, что это так бомкнуло? И куда, интересно,
подевалась Графиня? И от куда взялась на моих трусах эта дырочка?
– жалостно пропищал Герман. – О боже, старушенция, гадина, секрет!..
Теперь никогда, никогда... О, мое общество анонимных распространителей
«Гербалайфа»! – уже с отчаянием возопил Герман, упал на пол и зарыдал.
Вошла Лиза.
– О, боже! К нам приходил бегемот?
– Нет, – пробурчал в ответ Герман. – Просто мы
тут... Мы тут с Графиней... Поиграли мы немножко... И она... Ну,
в общем... Лопнула.
– Да? С какой это такой стати? Она еще не заплатила
за газ.
– Видать заплатила, раз ее так разнесло, – уже
успокоившись, отреагировал Герман.
– Ты еще смеешь дерзить, шалун, – Лиза не могла
долго сердится, но строгости в голосе не убавляла, – убирайся сейчас
же, и чтоб я тебя... – и она замахнулась на Германа рукой, в которой
случайно оказалась граната, но Лиза ее не замечала.
Герман перепугался и побежал прочь, спотыкаясь
о бетонную крошку, разорванных в клочья суворовцев и расплющенный
брегет. В парадной дома Графини Германа ждал еще один сюрприз: он
наступил на рейсфедер, который впился ему в его немытую четыре недели
пятку, и шестьдесят шесть бацилл ботулизма шеренгой промаршировали
в открытую рану.
– Какая это, однако, неприятность, – промолвил
Герман, неадекватно спокойно отреагировав на последнее событие,
– до чего же больно, – и далее, не в силах терпеть боль, выдавил
сквозь зубы, – блядь.
Герман похромал домой и забылся.
Очнулся Герман через два дня в собственной комнате
коммунальной квартиры. Он лежал на железной кровати. Протертый в
нескольких местах полосатый матрац без простыни прикрывал панцирную
сетку, выгнувшуюся под весом тяжелого германского зада, всосавшего
в себя все те беляши, которые Герман скрупулезно поглощал в неограниченных
количествах. Стены комнаты были. Да, они были, но очень тонкие,
поэтому иногда были слышны звуки циклевальной машины, которой сосед
справа косил заливные луга, образовывающиеся после очередного банного
дня, но Герман давно приспособился к этим житейским мелочам. На
полу валялась газета «Красный сталевар», хотя почему он был красным,
никто не знал, но догадывался. На газете была аккуратно разложена
надкусанная Германом и мышами сельдь, которая уже не пахла сельдью,
но воняла тухлятиной. Герман в течение дня приспособился и к этой
житейской мелочи. К другим приспосабливаться уже не было времени.
Да и мелочи осталось только на трамвай. «Зачем мне трамвай?» – подумал
Герман и плюнул в потолок. Заряд до потолка не долетел. «Ну вот
и умылся.» – утеревшись проворчал он и встал с кровати. В процессе
смены пространственной ориентации Герман заметил, что на автоответчике
моргает лампочка входящих сообщений. Он включил прослушивание и
из динамика раздался хриплый голос, в котором Герман с трудом узнал
Лизу. Глас вещал о вечной любви и приглашал в полночь на сеновал.
– Любовь, любовь. К черту эту любовь! – проворчал
Герман.
После этих слов включился телевизор. Герман не
удивился, так как к телевизору после того, как получил от него изрядную
дозу киловольтов, больше не прикасался, а тот жил своей собственной
жизнью – когда хотел, включался; когда хотел, выключался. В этот
раз показывали балет и чьи-то похороны.
– Интересно, генсеков то больше не осталось.
Кого ж там закапывают?
Герман пристальнее вгляделся в экран, приблизился
к нему на опасное расстояние, рискуя получить от этого бормочущего
чемодана молнию в лоб. От увиденного он в ужасе отшатнулся, но глаз
от экрана уже не отрывал.
– Свят, свят...
Во гробу лежала старуха, то есть Графиня. Она
была мертвенно хороша и зловещая ухмылка едва просматривалась в
ее прозрачно голубоватом лице, на котором отпечатались все жизненные
тяготы и следы поспешной эпиляции. Гроб сопровождал взвод бравых
суворовцев. Прошагав несколько метров, они расступились и вдруг...
Старуха открыла глаза и... За-го-во-ри-ла.
– Что, Герман, ссышь?
Герман остолбенел, лишь сглотнул полусухие слюни
и тупо моргал. Графиня продолжала.
– Спокойно, Геша, я Графиня. Секрет трех карт:
тройка, семерка, туз. Но за это ты должен жениться на Лизе. Ха-ха-ха.
Графиня замолчала, закрыла глаза, и телевизор,
как ни в чем ни бывало, стал показывать реалити-шоу «Жизнь Гондваны».
Герман продолжал стоять, как Александрийский столп.
– Тройка, семерка, туз. Тройка, семерка, туз...
– параноидально тупо повторял Герман.
Телевизор выключился и Герман в погашенном кинескопе
увидел свое отражение.
– Ну и рожа у тебя, Шарапов, – обратился Герман
к отражению.
– Сам такой, – ответило отражение, – ты лучше
топай к Лизе, тебе жениться надо.
– Ах, да. Я совсем забыл. Жениться. Времени уже
нет. Эх, черт, трусы зашить не успею.
Герман впопыхах одел то, что валялось в радиусе
досягаемости его коротких ручонок: фрачную рубашку, тренировочные
штаны «Адидас», два левых ботинка, подмышечную кобуру от берданы,
и побежал на сеновал.
В это время на сеновале Лиза уже ждала Германа.
Она уже приготовилась к церемонии бракосочетания, но суженый опаздывал.
Томленья боль сжимала грудь, но Лиза не сдавалась.
– Уж полночь близится, а этот нехороший человек
Герман Алибабаевич все не идет и не идет, – уже вслух недоуменно
думала Лиза.
Послышался звук приближающегося трамвая и кузнечик
укусил Лизу за щиколотку. Эти два знаменательных события вернули
Лизу в реальный мир и она предалась аутотренингу.
– Я спокойна, я спокойна. Тепло разливается по
моему телу. Я закипаю, я закипаю. Я чайник, я чайник.
В это мгновенье Герман выскочил из трамвая и
тут же очутился у подножия сеновала, на котором возлежала Лиза,
из всех дыр которой валил пар.
– Лиза, дорогая, что это с тобой?
Лиза вздрогнула и очнулась.
– Да, нет ничего, это стахостический коллапс.
– Чего? Что за хостический ляпс? – по-идиотски
спросил Герман.
– Стахостический коллапс! В чайник превращаюсь,
для самоуспокоения, – пояснила Лиза.
– А-а. Послушай, Лиза, я теперь разбогатею. Старуха
открыла мне тайну трех карт.
– И ты явился сюда, чтобы сообщить мне эту глупость?
– возмущенно молвила девица.
– Да.
– А ты не забыл, что мы женимся?
– Нет, нет, не забыл, – торопливо ответил Герман.
– А что за вид у тебя, свадебный что ли?
Герман взглянул на себя и недоуменно промолвил:
– А, ладно, и так сойдет. Только быстрее, а то
казино закроется.
– Быстрее? Я так не могу. Тебе что важнее, казино
или я.
– Ну ты, ты, но ведь казино... деньги.
– Ну и катись! – с отчаянием в голосе рявкнула
Лиза.
Герман кубарем скатился с сеновала, а кузнечик
укусил его за щиколотку. В тот же момент Герман услышал продолжение
Лизиной реплики «Так не достанусь же я никому» и выстрел в область
левого предсердия на три миллиметра ниже митрального клапана.
– Экзитус, – печально произнес Герман.
– Точно, – подтвердил кузнечик.
Наспех оборудованное фешенебельное казино «Три
поросенка» находилось в зале ожидания вокзала. Стены помещения были
выкрашены масляной краской в стиле сантехническо-ассенизационного
рококо и великолепно диссонировали с цветом осыпающейся штукатурки
на потолке, по центру которого был прикреплен лепной херувим с откушенным
носом. В центре помещения клином выстроились шесть игральных автоматов,
четверо из которых перемаргивались разноцветными лампочками. По
синусоидальной траектории между жаждущими осчастливиться бегал наемный
юродивый и орал «Дай миллион, дай миллиончик!». Среди посетителей
хорошо был заметен Томский. Он плясал гопак под «Боже царя храни»
и на ухо рассказывал анекдоты про Штирлица подвыпившему Елецкому,
который между делом ухитрялся играть.
Двери казино с шумом распахнулись и в них вбежал
запыхавшийся Герман.
– Где... где тут в карты играют? – с трудом координируя
дыхание выпалил Герман.
– Какие карты, дорогой друг Герман? Тут только
на кнопки нажимают. Вот видишь, автоматы. Вставляй монетку и играй,
– нежно произнес Томский.
– Монетку? – удивился Герман, а затем затихающим
голосом, плавно переходящим в зловещий шепот, произнес. – А как
же тут?.. Старуха... Ее тайна...
– Что ты бормочешь? На вот тебе, – и Томский
вложил в ладонь Германа жетон для игрального автомата.
– Дай миллион! – вдруг заорал юродивый прямо
в ухо Герману. Тот вздрогнул и подошел к игральному автомату. Потная
рука Германа сжимала жетон. «Тройка, семерка, туз, тройка, семерка,
туз...» – себе под нос неразборчиво бубнил Герман и засунул жетон
в щель моргающего ящика. Тройка. Герман нажал на кнопку. Завертелись
колесики с цифрами и... Звонкие жетоны посыпались в бункер автомата.
Все затихли и повернули головы в сторону Германа.
– Работает! Эх! Филя начинает жить! – радовался
Герман.
Семерка. И надавил на следующую кнопку. Все повторилось.
Опять раздался желанный звон жетонов.
– А-а!... – заорал Герман, – Ай да, старуха!
Туз! Туз! – уже в надрыв хрипел он и с силой надавил на кнопку.
Все посетители казино уже толпились вокруг Германа.
Автомат долго перемалывал кости и вдруг на экране...
– Туз. Туз! Ну! – Герман подсказывал ящику.
Но на экране автомата появилось изображение пиковой
дамы с прозрачно-голубоватым фасом Графини. Лицо Германа перекосилось
и в его организме закончился инкубационный период ботулизма, намедни
подхваченного вместе со ржавым рейсфедером.
– Ах, подлая старуха! Обманула, пидвила... Прощай
навек мой «Гербалайф», мой... – Герман не закончил фразу, как с
потолка на него рухнул безносый херувим и затоптал его насмерть.
Толпа медленно расступилась.
В центре зала лежал Герман и только суворовцы
маршировали вокруг бездыханного тела.
Ознакомиться с творением А. Жагарса я бы
все же рекомендовал, так как в некоторой степени наши версии различаются.
23.03.2005
Эту пародию можно копировать на другие веб-сайты без моего разрешения при условии размещения в ее коде подписи в виде гиперссылки: <a href="http://www.alx.lv/">Александр Щербин</a>.
|
08.10.2004 00:00 Комментариев - 4 08.10.2004 00:00 Комментариев - 1 04.10.2004 00:00 Комментариев - 2 13.06.2003 00:00 Комментариев - 1 14.05.2003 00:00 Комментариев - 0 01.02.2003 00:00 Комментариев - 0 28.01.2003 12:00 Комментариев - 2 16.06.2002 00:00 Комментариев - 0
|
